Что же касается фильма Левиафан, то я как-то писала рецензию, в которой сказала простую вещь: это плохой переоценённый фильм с хорошими видами природы. По меркам артхауса это средний переоценённый фильм с хорошими видами природы.
Я бы снимала фильм с левиафановским сюжетом, используя гастрономический киноязык. Повествование бы строилось вокруг концепта «кушать». Не есть, не питаться, но именно «кушать», во всём обилии его смыслов: гоголегиляровском, бабушкино-деревенском, свадебно-новогодне-поминочно-нерационально избыточном и минималистичном. Абсолютное большинство главных героев, кроме трикстера (о нём ниже), за весь фильм не вставали бы из-за стола.
Действие раскрывалось бы через два или три параллельных потока сцен. Первый поток — Кушающая Власть. Избыточное, тяжеловесное, циклопическое, раблезианское, карнавальное, икорно-белужье-мясное безумие a la Коля Ломов из фильма Олигарх, с чавканьем, восседанием, торжественным покряхтыванием и причмокиванием на грани ASMR, чинным лишним весом, похрюкиванием, разминанием толстых пальцев, перемазанных икрой (крупный план: икринки лопаются, залитые липкой тянущейся мутной слизью пальцы-сосиски суетятся, протягиваются к официанту; пьяное чудовище вытирает о него свои руки.) Утробные, рычащие-рыгающие голоса, которые эпизодически срываются на пьяные обиды и страстный шёпот, а что до освещения, то я бы конечно ударилась в неоновые и декоративные эксперименты, чтобы получилась приятная глазу эклектичность и метафоричность. Цвета были бы — алый, сапфировый, иногда ледяной-синий. Насичот освещения я бы сильно ориентировалась на британо-американский киберпанк и неонуар (в т.ч. мульт-неонуары), потому что там великолепная бездна Стиля и Эстетики.
Обслуживающий персонал в широком смысле (коль скоро нужно изобразить трюизм «вышестоящая власть ̶с̶р̶ё̶т̶ ̶н̶а̶ ̶г̶о̶л̶о̶в̶ы̶ не уважает нижестоящую») — полиция, официанты, помощники, секретари, — ни разу за фильм не присели бы, находясь на ногах. Диалоги вертелись бы вокруг нужного мэру участка земли, но в целом держались бы в food-дискурсе с обилием политических и юридических фуд-метафор, создавая видимость не то пьяной беседы, не то лёгкого, едва отличимого от реальности, бреда, но не выходили бы за рамки и не впадали в напрягающее зрителя сумасшедшее лопотание. Обилие блюд, несочетаемых деликатесов и напитков, и саундтреки создавали бы вакхические настроения, а ASMR-подобное чавканье, похрюкиванье, сопение и концентрированный, обладающий в рамках повествования высокой плотностью и массой, изобильный грязный фудпорн доводили бы до исступления.
Второй поток — Кушающий Простой Люд — те, на кого направлена ярость власти. Кушающий люд кушает в доме главного героя. Здесь я бы сосредоточилась на утрированном изображении быта, для чего прибегла бы к экспериментам с пинапом и характерным для пинап-стиля конструированием «кукольного» пространства с вечно улыбающимся застывшим временем. Еда была бы разнообразной, но стерильно бытовой и минималистичной: макароны, картофель, котлеты, суп, хлеб, гречка, рыбная консерва, соленья из банки, трёхлитровая банка с чайным грибом, печенье, джем, паштет, сахар комками и рассыпной. Кухня была бы светлой и просторной, много гороха (в смысле расцветки) и/или клетки, слегка архаичная бытовая техника — не устаревшая и вызывающая сочувственный взгляд, а стильно-устаревшая. Дом следовало бы снимать продолговатый, вытянутый, с ярко выраженной башней или верандой, визуально неуловимо напоминающей голову, насаженную на продолговатое тело основного здания (ниже скажу почему)
Эти персонажи могут иногда выходить из-за стола, чтобы принести новые порции еды. Во время этих выходов развиваются новые конфликты и совершаются нужные сюжетные отступления.
Единственным персонажем, способным проявлять себя одновременно в двух событийных потоках, был бы адвокат, которого в оригинальном Левиафане сыграл Кот из Бумера. Через адвоката два мира-застолья поддерживали бы связь, только он бы вступил в непрофессиональные отношения не только с супругой своего подопечного, но и с супругой мэра, пытаясь манипулировать ей в целях защиты друга. Поскольку она бы не вставала из-за стола, я бы сделала сцену секса тайной и застольной. Адвокат либо сидел бы рядом и грубовато-властно орудовал рукою под скатертью и платьем супруги мэра, либо находился бы под столом, в зависимости от характера персонажа и внешности актёра.
Агрессивные действия происходили и угрозы звучали бы только в формате пересказов или обсуждений за столом, сопровождаясь правильной игрой и освещением. Оппонентов, отстаивающих участок, по одному выдёргивают из-за их стола по разным причинам (вышел за сигаретами — попал в вытрезвитель, срочно вызвали в банк, родственник попал в больницу), после чего выбывшие защитники участка уже не возвращаются, тк банк, больница, полиция в повествовании составляют единое тело власти. Я бы нагнетала абсурд и создавала впечатление, что оставшиеся уверены, будто исчезающие участники застолья просто ненадолго вышли за сигаретами, просто ненадолго попали в вытрезвитель и скоро всё наладится. Постепенно за столом защитников земельного участка остался бы единственный персонаж — герой Серебрякова. Один, за пустым столом, по которому с первого раза видно: застолье было совсем недавно, где-то ещё можно уловить его тёплое присутствие, но — оно закончилось. Он пьяно всхлипывает, спрашивает, где все и засыпает с зажжённой сигаретой.
Наутро чёрный остов дома, напоминающий скелет кита, осматривают пожарные и полиция — их показывают издалека, обезличенно, как часть внешнего мира. Действие возвращается к «столу власти», где освещение становится всё более насыщенно-алым. Набрякшему, налитому, мега-телесному, плотски избыточному и нажранному по брови, не встававшему со вчерашнего дня из-за стола, но всё ещё жующему мэру и его близким докладывают, что всё разрешилось само собой. Мэр довольно улыбается.
Я бы, скорее всего, постаралась избегнуть изображения в фильме священника по целому ряду причин. Но если бы непременно нужно было показать, то священник был бы не толстый, а наоборот, высокий, тощий, гомоэротически пластичный, хищный тем особым, гибким образом, каким хищны мурены, с жидкой бородой. Реплики этого персонажа были бы прописаны самым тщательным образом, потому что он должен символизировать велеречивость, уклончивость, двусмысленность Власти и вообще водный, тзинчевский аспект Левиафана.
Я бы избегала прямого цитирования Книги Иова, потому что странно и непрофессионально вставлять цитату из текста, на который делаешь аллюзию, в произведение, но если это непременное условие, то цитату вставила бы именно в эту сцену: улыбающийся, чавкающий, гаргантюозный мэр, с ним рядом сдержанный, покровительственно улыбающийся, сладкоречивый священник с холодными глазами и наверняка холодными сухими ладонями — и либо голос за кадром — низкий, ровный, либо же голос звучит из неожиданно включенного телевизора или радио, где как раз идут библейские чтения и разбирается Книга Иова:
Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол;
вот, его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его;
поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены;
ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья;
это — верх путей Божиих; только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой;
горы приносят ему пищу, и там все звери полевые играют;
он ложится под тенистыми деревьями, под кровом тростника и в болотах;
тенистые дерева покрывают его своею тенью; ивы при ручьях окружают его;
вот, он пьет из реки и не торопится; остается спокоен, хотя бы Иордан устремился ко рту его.
Возьмет ли кто его в глазах его и проколет ли ему нос багром?
Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его?
вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его?
будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?
сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?
станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?
будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами?
можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою?
Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь.
Последний кадр — тело адвоката, лежащее где-то посреди бескрайней неидентифицированной равнины. Им пируют падальщики. Под их клёкот, мерзкие звуки раздираемого мяса и саундтрек «Поле» группы Кали-Юга начинаются титры.