Для пропагандистских машин Аргентины времён Последней хунты (1976-1983) и Индонезии Нового Порядка были характерны разные подходы к созданию образа врага.
1. Аргентина
Аргентинские военные власти предпочитали запугивать общество образом подрывателя порядка — внутреннего террориста, разрушителя общества, ниспровергателя христианских устоев. Разумеется, на врага обычно вешался ярлык «коммуниста», однако основными терминами были delincuente subversivo (преступник-подрывник, в смысле подрыва общественного порядка) и delincuente terrorista (преступник-террорист). Аргентинские милитарес настаивали на «внутренних», утробных образах, зачастую ссылаясь на концепт «социального тела», которое поражено болезнью, проявляющей себя в виде подрывной деятельности. Пожалуй, именно образ «подрывателя порядка» стал ключевым в пропаганде Последней хунты первых лет (когда и случилось большинство убийств и пропаж без вести). Власть объявила «преступную» оппозиционность — центростремительной социальной силой, указывая на то, что заражение вредными идеями начинается с периферии (в среде студентов, синдикалистов, перонистов, феминисток и др. «отщепенцев») и продвигается к сердцу нации — Вооружённым силам, силам порядка и законопослушным гражданам.
По мнению Хорхе Виделы, первого президента времён Последней хунты, аргентинское общество, как минимум в Буэнос-Айресе, должно было сплотиться перед лицом подрывных элементов, используя ценностную и этическую базу среднего класса. «Подрывная деятельность требует борьбы не только со стороны Вооружённых сил! Это глобальный феномен, требующий глобальной стратегии борьбы с ним на всех направлениях: политическом, экономическом, культурном и военном» (из пресс-конференции 1976 года, цит. по «Los mitos legitimadores del Estado terrorista argentino y sus consecuencias» by Maria Susanna Bonetto).
За пределами Буэнос-Айреса военные продолжали «антиподрывную» линию и объясняли масштабные аресты, зачастую ошибочные, внесудебные расправы и репрессии, ссылаясь на необходимость бороться с delincuentes subversivos. В основательном исследовании «Dictadura, represión y sociedad en Rosario, 1976/1983» (by Gabriela Aguila) отмечается, что широкое внедрение концепта «преступника-подрывателя (порядка)» имело место и в регионах. В Росарио пропагандистская и законотворческая деятельность милитарес и их союзников привели к политизации и унификации образа «подрывателя устоев» и переместили носителей «подрывных» признаков в сферу действия полиции, разом передав ей в руки большое количество «врагов государства» — от левых и активистов теологии освобождения до синдикалистов и протестующих студентов.
2. Индонезия
Индонезийцы, напротив, указывали на центробежную природу внутреннего терроризма, чаще всего определяя политического преступника, как «сепаратиста». Константой индонезийской пропаганды времён Нового Порядка (и Старого тоже) был антисепаратистский дискурс, который проявлял-в-себе то ригидные и жестокие черты, то жалостливость и демонстративное понимание по отношению к врагу
Столь болезненное отношение к сепаратизму имело под собой ряд причин. Страна, получив независимость, столкнулась с географическими, логистическими и экономическими трудностями, связанными с тем, что Республика была расположена на архипелаге, тем самым будучи децентрализованной самой природой; более того, в ней проживало множество разноязычных народностей, племён, сообществ, каждое из которых имело собственный взгляд на происходящее в регионе и в стране. После присоединения Западного Ириана и оккупации Восточного Тимора сепаратистские настроения в Индонезии разгорелись с новой силой.
Терминологически режим определил политических сепаратистов (и многих социалистов), как GPK, gerombolan pengacau keamanan или gerakan pengacau keamanan. Примерный перевод — «злоумышленники, нарушающие безопасность» или «движение, злоумышляющее против безопасности». Дело доходило до того, что из литературы и прессы в Индонезии изымалось определение «сепаратисты», «партизаны» и «повстанцы», заменяясь безликой аббревиатурой GPK, призванной дегуманизировать и деполитизировать организованных оппонентов.
Другой важной задачей термина было размывание сепаратистских идеологий путем смешивания их с чисто криминальными и этническими преступными «понятиями» и социальными ритуалами. Правительство всеми силами создавало впечатление, что сепаратисты это обыкновенная банда уголовников, погромщиков, нарушителей порядка.
Помимо GPK, на сепаратистов вешали ярлык коммуниста. В связи с тем, кто коммунисты, как и сепаратисты, находились в подполье, СМИ часто называли тех и других sesat — «заблудшие», «обманутые». Тем самым власть демонстрировала понимание, она как бы доносила до «заблудших», что понимает их пассивное, не-осознающее-себя, ослеплённое положение. Когда боевики сдавались, или их захватывали живьем — они становились menjadi sadar, «осознающими».
3. Вывод
Несложно заметить, что аргентинские власти исходили из стратегии «осаждённой крепости», полагая Вооружённые силы и лояльных буржуа — неким стержнем, вокруг которого конструировалась сама концепция Argentinidad (впрочем, Последняя хунта сильно ошиблась в своих оценках и действиях, и закономерно проиграла). Инакомыслие и оппозиционный активизм воспринимался, как агрессивная болезнь, внедрившаяся извне и быстро заражающая чистое «социальное тело» вплоть до самых его потаённых уголков — отсюда, кажется, проистекал характерный «карательный», чрезвычайно деструктивный аспект военного аргентинского властеосуществления. Индонезийские милитарес, в свою очередь, рассматривали непримиримых оппонентов, как деятелей «откалывающейся периферии», далёких от Центра и даже нуждающихся в его притягательной помощи. Индонезийская идеология Панчасила рассматривала сепаратистов, и вообще любые группы с экстремальными взглядами, как заблуждающихся деятелей радикальной и подслеповатой Периферии, до которой ещё не добралась неспешная экспансия Центра.
2021