Пришли однажды к Деду добрые люди и сказали, что Чубайс их угнетает. Денег, говорят, берёт много, а на выходе возвращает мало. Вызвал Ельцин к себе Чубайса (а тот был в те времена лыс, как колено) и спрашивает: ты чего, мол, народ унижаешь?
Чубайс ему и отвечает: так и так, мол, Борис Николаевич, всюду недостачи и невыплаты, приходится тиранить народ.
А у Ельцина на столе блины и яйца всмятку стояли, кушал он, значит. Говорит Чубайсу: «Ты налетай, Толя, что стоишь, как не родной. Кушай, где ещё так поешь». Чубайс взял один блин, другой, яйцом их прижал, надкусил, а дальше держит в руце и сидит молчит. А Ельцин ему: ешь дальше, чего сидишь? Или народ не любишь? Анатолий подналёг: уминает вкусности, палец в бочку с икрой запустил, облизывает.
А Ельцин ему: что, Толя, стыдно? Чубайс и отвечает: стыдно, Борис Николаевич, но что тут поделаешь. Заплакал Анатолий от горя, встали блины комом в горле. Спрашивает у Ельцина: что же делать? Нешто пропала страна? Только ведь, говорит, СССР снесли, а тут приходится гореть на работе. И ладно бы просто гореть — совесть же заедает!
А Ельцин берёт яйцо всмятку, обматывает его блином и говорит: Толя, а ты подставь-ко мне голову. А Чубайс против: зачем, говорит, мне, Борис Николаич, голову подставлять? Я же крокодил русской революции, говорит, такая уж у меня доля.
Посуровел Ельцин лицом, заиграл желваками. Ты, говорит, базлай, да не завирайся. Ты, говорит, Толя, рос через несчастье и думаешь, что у всех так. А народ должен жить в радости и довольстве. Наклони голову свою, говорит, иначе Господь твою жестоковыйность-то переломит об колено.
Склонил Чубайс голову. Я, говорит, вам, Борис Николаевич, верю. Я, говорит, от жизни отрекусь, ежели скажете.
Смеётся Ельцин: зачем, говорит, отрекаться от жизни? Нешто я зверь какой, или злобу ты во мне какую заподозрил? Глядит Чубайс, а голова-то у Ельцина капибарья на плечах сидит, и глаза белым залиты, как будто молоком. Понял Толя, что Ельцин суть Капибара Русской Революции, а одесную его стоит Берёзовый Сатир, играющий странные и страшные мелодии на треснувшей флейте. Испугался до смерти: думает, вот и гибель моя пришла. Сейчас сатир пристрелит, как собаку, а после и тело не найдут. Ошибался Чубайс: не такими были Ельцин и Берёза. Ох как ошибался — глубоко, тяжко, кроваво.
Взял Борис Николаевич блин с яйцом всмятку, смял в трёхпалой руке своей, а потом со смехом как хлопнет Чубайса по голове. Растеклось тесто с яйцом по голове и как пошли волосы расти медного, блинного цвета. С тех пор Чубайс и стал рыжим. Так и ходит по миру, блинно-яично сверкает. Говорит, мол, не было выше наслажденья и чувствия бытия, чем когда Ельцин по макушке-то хлопнул.
До сих пор, говорят, он рассказывает о том случае всем, кому интересно.
K.S.